режиссер, публицист
Кто-то сказал про город городов Берлин, что тут мешаются цвета, света, тут разнообразие наркотиков, тут разнообразие полов, тут безумие мегаполиса, люди ничего не боятся, всему открыты, всем экспериментам, и химическим, и сексуальным. Но на красный свет светофора тут не переходят.
На красный не переходят.
Удивительный образ.
Образ мощнее слов. У образа есть шанс. У слов — нет шанса проникнуть в суть, описать суть, донести суть. Тем более сейчас. У образа — есть.
Современный мегаполис открыт ко всему. Тут может быть что угодно, и ни за что тебя не осудят. Ходи голый. Сойди с ума. Целуйся на площади с возлюбленным. Но на красный тут не переходят.
Этот образ годится и для Тель-Авива.
В Брюсселе во время короны один наркоша лежал поперек рельс и бросался невидимыми гранатами в проезжающих. Никто его не трогал. Тут уважают личное безумие. Но безумный был в маске, как положено.
Это похоже и на Тель-Авив.
На самом красивом бульваре — бульваре Ротшильда — в самом центре города бродят сумасшедшие и наркоманы, их тут не обижают, их тут любят. Один прицеливается и плюет в меня. Почти попадает. Почти. Но засчитано. Иди с миром, друг. Тут таких не тронут. А вот как бомбежки — так все как пионеры бегом бегут в бомбоубежища или на лестницы, ровно на два этажа вниз. Как велено. Даже психи, даже наркоманы, строем идут в бомбоубежища.
Кроме нас.
Мы, закаленные советские граждане, отморозились еще холодной зимой 1941 года, и с тех самых пор нам на все — в особенности же на свою судьбу — глубоко плевать. Попадет так попадет.
Оля приехала в Израиль очень давно, она давно израильтянка, самое милое существо из мною виденных, она работает в музее Жаботинского, она умеет одеваться на барахолках как будто в бутиках, она носит самые красивые серьги и броши. Из какой-то советской провинции она привезла эти чистые аристократические повадки. Откуда что берется?.. Она живет в самом центре Тель-Авива, разве можно еще о чем-то мечтать? А еще она счастливая обладательница мамада (укрепленной комнаты в квартире), далеко не у всех такая роскошь (очень много домов старой постройки).
Поэтому теперь у нее в доме поселились еще 10 человек. Когда уедут, бог весть. Сейчас у всех так. Сейчас все без особого спроса переезжают в гости к тем, у кого мамад. Оля уверяет, что так же бестолково, как и мы, вели себя ее друзья, репатрианты из Франции. Они тоже боялись: вдруг что-то интересное случится, а они пропустят. И не прятались во время бомбежки. И вот — увидели. Всей семьей увидели. Благословен судья праведный. Мир их праху.
В бомбоубежища тут идут все как один. И сидят ровно 10 минут после того, как тревога прекратилась, точно как велит нам офицер службы тыла. Этот чувак с беретом оранжево-коричневого цвета, на наш взгляд, самый бессмысленный спикер из всех возможных. Он не вылезает из эфира и каждый раз рассказывает одну и ту же сказку. И вид, и речь у него соответствующие. Слова его вялые, скорбные, блеклые — ну, тыловик, что сказать. Полуживое воплощение тыла.
На красный не ходят. В бомбоубежища идут. И в фонтанах тут не купаются. Ибо десантники тут не те… Не для купания в фонтанах тут их создал Всевышний.
Сегодня нация уникально едина, нет больше правых и левых. Все помогают всем. И чтобы спастись от тревоги, волонтерят на юге страны. Страна едина. Не то что в мирное время.
А известно, что даже больше, чем с проблемой межкультурных войн (с чем сталкивались и другие культуры, как Вавилон и Египет), сталкивался Израиль во всю свою историю с последствиями внутренней вражды и раздоров. Образец их был создан уже древней оппозицией пророков и царей. Например, в Египте и Вавилоне таких расколов, судя по всему, не было.
Ну, ничего, ничего, война закончится, опять все пересрутся.
Когда тревога совсем близко, я таки спускаюсь на один этаж вниз (а не так, как просит тыловик, бе-бе-бе). Весь подъезд сидит на ступеньках со своими собаками. Я стою одна и под мышкой держу новый макбук. Вот моя красная цена…
Мне плевать на все. И на свою судьбу в первую очередь. А вот на макбук, нет, на макбук мне не плевать. Макбук жалко.
Несмотря на полное равнодушие к своей судьбе, у меня резко поднимается давление и держится две недели, никакими таблетками его не удается снять. «Шура, очень болит голова, Шура, очень болит голова», — вертится на языке. Это были последние слова Миронова, когда лопнул сосуд с аневризмой, он упал на сцене, и через два дня его не стало. Шура, очень болит голова, говорю я своему внутреннему Шуре и иду сдаваться в госпиталь. Я уверена, что у меня инсульт.
— Нет, не инсульт, у вас стресс, — говорит врач после КТ и выписывает мне заоблачный счет (это в стране с бесплатной медициной). И от вида счета давление и стресс подскакивают так, что приходится откачивать. Оказывается, я все сделала не так, не туда позвонила, а куда надо звонка не сделала, и теперь мне придется платить. Такие вещи здоровья не прибавляют, нет.
— У вас стресс, сейчас у всей страны стресс.
Вот как. Оказывается, стресса я не чувствую, зато голова моя чувствует.
Конечно, я хорошо помню, что говорили волонтеры службы ЗАКА.
Есть такая служба в Израиле, очень особенная служба, там работают добровольцы, не думаю, что вы хотели бы пойти добровольцем в такую службу, даже если очень хочется помочь, даже если именно сейчас вам надо найти что-то волонтерское, быть полезным, найти смысл, снять тревогу. Даже если вам очень приспичит стать добровольцем здесь и сейчас. ЗАКА — это опознание жертв катастроф. Работа эта особенная, из ряда вон, и служат там в основном ортодоксальные евреи. У них закалка сильней нашей. Но то, с чем столкнулись сейчас добровольцы ЗАКА, — выше их сил, выше всякой веры, безобразнее всяких зрелищ. Им тяжело говорить. И то, что они говорят после опознания жертв в уничтоженных палестинскими террористами кибуцах, Кфар Азе и других, я вам пересказывать не стану. Мало какая бумага это выдержит. И наша с вами бумага не для таких описаний. Сотруднику из ЗАКА так трудно произносить слова, что он каждую букву выговаривает с усилием. Периодически прерывается, и голова падает на грудь, он с трудом поднимает голову и продолжает.
Все употребляют слово «зверство», сразу извиняясь перед зверями. Ну, так звери, когда рвут добычу на части, не дают родителям смотреть на мучения детей.
После Холокоста появился термин Мир-после-Освенцима. После Кфар Азы будет повод философам написать пару сотен многотомных трудов о том, как должен быть устроен мир, что такое стало возможным.
А подходящего образа нет. А перед глазами дядечка, которому тяжело держать голову. И она у него все время как будто валится с плеч.
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.
По сообщению сайта Газета.ru