Слово Викрама

Оригинал материала опубликован на сайте издания Adamdar/CA. Запись: Тимур Нусимбеков. Иллюстрации: Татьяна Зеленская. Фотографии: Малика Ауталипова, Даниль Усманов.

События Қанды Қаңтар (каз. — «Кровавого января») стали самой кровопролитной и жестокой трагедией за всю историю независимого Казахстана. По количеству убитых и раненых, по масштабам пыток и массовых репрессий эти события стали одним из самых жестоких примеров попрания базовых прав и свобод человека на планете в 2022 году.

Викрам Рузахунов — одна из ключевых фигур Январских событий. В разговоре с Adamdar/CA музыкант поделился воспоминаниями о незаконном задержании и перенесенных пытках, рассказал о своей жизни до и после января 2022 года. Также в материале представлено короткометражное видео «Post-Qańtar». В видео звучит музыкальная композиция Викрама Рузахунова «Requiem: Bloody January», которую автор посвятил жертвам Қанды Қаңтар.

Внимание: в материале присутствует подробное описание пыток и бесчеловечного обращения. Если вы чувствуете, что описание сцен насилия может стать для вас триггером, пожалуйста, отнеситесь к просмотру видео и прочтению статьи с осторожностью или пропустите их.

Меня зовут Викрам Рузахунов. Я музыкант и общественный деятель. Родился и вырос в Бишкеке.

Музыкой я занимаюсь с самого детства. Где бы я ни учился, где бы ни работал и чем бы ни занимался, музыка всегда сопровождала меня.

В общем-то, до января 2022 года моя жизнь вращалась примерно так: музыка, бизнес-проекты. Я занимался своим делом и не интересовался политикой.

Когда в 2020 году случилась пандемия и все мы оказались взаперти, я почувствовал, что мир меняется, и решил переосмыслить свою деятельность. Тогда я стал интересоваться сферой smm-услуг, таргетинга, изучал ее, со временем приобрел франшизу одной компании и инвестировал в их бизнес. Осенью 2021 года познакомился с партнерами из Казахстана, и они пригласили меня в Алматы, чтобы поработать над совместными проектами.

Я согласился, но поскольку декабрь — это обычно насыщенный месяц для музыкантов, я сказал, что раньше, чем после декабря, не смогу прилететь. Поэтому я заранее купил билеты в Алматы на рейс 2 января.

2 января я прилетаю в Алматы, обустраиваюсь, ищу квартиру, а 3-го уже снимаю квартиру в районе Жетысу-2.

4 января, когда вечером начались шествия, я находился в квартире. Я слышал, что там сигналят машины и толпа что-то кричит.

Я позвонил своим казахстанским партнёрам-бизнесменам, к которым я и приехал в Алматы, чтобы узнать, что происходит. Они мне сказали, что начались какие-то волнения и посоветовали никуда не выходить, оставаться дома. Я этому совету последовал и 5, 6 числа никуда не ходил. Шестого числа у моей мамы день рождения, а связи уже не было, интернета не было, я даже не мог поздравить. И меня такая досада взяла, что я приехал сюда, сижу взаперти, ничего не могу сделать. Я думаю: лучше я попробую поехать домой, попробую переждать этот момент. Сходил на Сайран: оказалось, машины ездят. Потом возвращаюсь домой, собираю чемодан. Попросил одного из местных партнеров передать ключи от квартиры хозяину.

Возвращаюсь на Сайран. Таксист, с которым я договорился, уже уехал, но был другой. В машине сидели трое пожилых граждан Казахстана: две женщины и один мужчина. И мы отправляемся в сторону Бишкека.

На девяносто восьмом километре от Алматы… Это село Таргап, там в тот момент был военный пост. Люди в военной форме, с оружием всех останавливали и у всех проверяли документы — на дороге даже образовалась небольшая пробка. Когда очередь дошла до нашего такси, все вытащили документы, показывают. Он увидел, что у меня паспорт гражданина Кыргызстана, сразу выхватил паспорт и сказал: «Выходите из машины».

Я вышел и говорю: «Паспорт мне верните». У него в руках была железная бита. Он меня сразу этой дубинкой в область виска ударил, типа «не задавай вопросы и проходи через дорогу».

Я прошел через дорогу и увидел, что они уже вытащили мой чемодан. У меня был огромный чемодан, потому что я ехал в Алматы на долгий срок. Начали открывать, смотреть. В руках у меня был рюкзак с ноутбуком. Они стали сразу говорить: «Что так много вещей? Куртка такая новая, ботинки хорошие… Мародёр? Украл из Алматы?»

Сразу забрали телефон, стали смотреть, проверять. Я им говорю, что я не мародёр, что я домой еду. Они не слушают ничего, и потом тот, который с железной битой, говорит другому солдату: «Отведи его на обработку».

И тот, второй, отводит меня за навес и начинает избивать. Просто начинает бить: в живот, по лицу, по ногам.
Я, конечно, в большом шоке. Я не знаю, что происходит, за что меня избивают, за что меня вообще задержали.

Меня заставили раздеться, на мне осталась только футболка. В таком виде он меня избивал, поставил на колени, приставил автомат. Я подумал: он, что, меня сейчас убивать будет?
В тот день, 7 января, было холодно, даже шёл небольшой снег. Я начал дрожать: во-первых, от стресса и шока, во-вторых, становилось холодно. Мне разрешили взять только куртку, все другие вещи остались там, больше я их не видел.

С правой стороны от навесов было полуразрушенное здание, похожее на сарай, его охраняли солдаты. Меня отвели туда. Внутри уже были люди: человек 20-30, все мужчины. Периодически кого-то из этого сарая выводили: кто-то не так посмотрел, кто-то не понравился — били, потом обратно затаскивали.

Даже заходил солдат с гранатой, говорил: «Не дёргайтесь, а то сейчас я вас всех взорву». Вот так гранату держит и говорит: «Что приехали сюда? Киргиз? Митинги постоянно устраиваете? Я сейчас поеду тоже к вам, буду там женщин насиловать, резать».

Когда стемнело, нас начали выводить из этого сарая колонной — чтобы никто не сбежал. Там уже скопилось много машин: многие, кого останавливали, были за рулём.

Люди, которые были задержаны, были разных национальностей. Это были и казахстанцы, были и узбеки, и таджики, и кыргызы и дунгане. Сам я уйгур по национальности, гражданин Кыргызской Республики. Нам сказали распределиться по гражданству. Потом, когда они сосчитали, кого сколько, стали распределять всех по машинам и автобусам.

На выезде из Таргапа есть могилы, мы почему-то повернули к ним. Помню, у меня тогда появилась мысль: нас, наверное, хотят расстрелять где-то там и закопать.

Позже приехали патрульные, и в их сопровождении мы поехали в сторону Алматы. Я так понял потом, это было село Кошмамбет, где происходили пытки, в специальном приёмнике-распределителе.

Приехали, куда — не знаем. Спать хочется, уже ночь. Не понимаем, что происходит.

Выпрыгиваешь из машины, там маленькая камера стоит, твое лицо снимает. Потом говорят опустить голову. И ты вот так бежишь, низко согнувшись, руки за головой— что-либо разглядеть возможности нет.

«Быстро, быстро! Пошёл, пошёл, пошёл!»

Смотришь — впереди живой коридор. Вот здание, а перед входом с двух сторон люди: сотрудники полиции, КНБ-шники, солдаты, СОБР. И через этот коридор они тебя гонят. Каждый вооружен: у кого дубинка, у кого автомат. Ты проходишь через этот коридор, они тебя с двух сторон: кто чем успел, куда успел — бьют. Ты проходишь, потом оказываешься внутри этого здания.

Там это всё продолжается, тебя избивают. Потом ты оказываешься в комнате с решеткой, тебе говорят: «Раздевайся». Пока раздеваешься, тебя тоже бьют. Остаешься в одних трусах. Берёшь вещи в охапку и идёшь гусиным шагом.

Затем отвели куда-то на второй этаж. Там сказали одеться и приставили к стенке.

По коридору ходят все те же сотрудники: туда пройдут — ударят, обратно пройдут — ударят.

Потом я оказался в камере на втором этаже. Со мной были два гражданина Узбекистана и трое граждан Казахстана, дунгане по национальности.

Периодически в камеру заходили люди: кто-то в камуфляже, кто-то в чёрной форме, кто-то — в полицейской. Один — в гражданской одежде и медицинской маске, пожилой такой, седой, худощавый — заходил, спрашивал, кто такие, откуда и зачем приехали. Мы отвечали по очереди. Мне он говорил: «Ты же мародёр, и куртку эту ты в Алматы украл».

Могли и ничего не спрашивать — просто избивать. Зашли — избили — вышли. Ночью всё это продолжалось, спать не получалось.

Потом вывели меня в камеру напротив на допрос. Снова те же вопросы: когда приехал? зачем приехал? где остановился? куда ходил, что делал? — прямо до мелочей. Я спокойно отвечаю на вопрос, иногда прямо среди допроса вдруг бьют по лицу — мол, что врешь? Всё это было на матах, и никакого достойного человеческого обращения не было.

Во время допроса угрожали, говорили: «Если сейчас нормально всё не расскажешь, мы сейчас тебе таблетки дадим, будешь кровью ссать. Воду принесём — будем топить». Во время допроса я сидел на стуле, и меня били по бокам, по спине, по голове могли ударить. И военный подходил сзади, душил меня.

После допроса, когда меня вывели, один человек в чёрной форме и бронежилете показал на меня и сказал: «Вот этот подозрительный, его хорошенько обработайте». Впоследствии я этого человека узнал на очных ставках.

В коридоре после допроса другой человек, невысокий, в гражданской одежде, просто начал меня жестоко избивать — по лицу, по туловищу.

Потом меня завели обратно в камеру. Спустя пару минут заходит мужчина с резиновой дубинкой. И, обращаясь ко всем, говорит: «Ну, что, ребята, подумали, где вы были?»

Мы все снова повторяем, что мы в митинге не участвовали, мы не мародёры. Поскольку я был впереди остальных, этот человек меня берёт, поворачивает к стенке и начинает бить резиновой дубинкой по спине.
Потом зашел тот невысокий человек в гражданском, который избивал меня в коридоре, и дополнил: побил меня по лицу, избил ногами.

Это была первая ночь, с 7 на 8 января.

Избывали всех, никого не жалели. Это были все, в том числе и казахстанцы. На моих глазах, на глазах других людей, то есть не только тебя били. Тебя принуждали таким образом стать свидетелем пыток других людей.

На протяжении восьмого января неоднократно всех допрашивали по очереди.

Где-то на второй-третий раз я уже понял, что эти допросы носят формальный характер, и на самом деле их не интересует, кто ты, зачем ты прилетел, что ты делал. Они всё равно не слушают и только повторяют: «Ты же врёшь, ты же мародёр, ты же приехал грабить, ты резал наших ребят».

Днём меня подняли в административный корпус. Тебя заводят в большой кабинет со столами, за столами сидят следователи. Ставят к стенке, говорят раздеться. Ты до трусов раздеваешься, заставляют, чтобы ты лёг на грязный пол, где все харкают, бычки бросают, в сапогах ходят. Ты ложишься животом вниз, и тебя начинают просто забивать и топтать со всех сторон. Человек десять, вот эти военные, у них в руках автоматы, они прикладами тебе разбивают позвоночник. И в это же время следователь сидит со столом. Он начинает задавать все те же вопросы: «Зачем приехал?» и так далее. И они тебе ещё говорят: «Ты мародёр, ты резал наших ребят». С такой злостью они тебя избивают, и ты, если сапог в рот не попадает, оправдываешься: «Я мирный житель, я не мародёр».

Мы впоследствии называли это мясорубкой.

В тот день, когда в камеру пришли и снова стали бить меня автоматом, я почувствовал, что у меня резко перехватило дыхание и я начинаю задыхаться. Впоследствии я понял, что тогда у меня уже были сломаны рёбра и в тот момент они порвали лёгкие, поэтому я стал задыхаться.

Вечером нас, пять человек, опять забирают из камеры и отводят в административный корпус. Сначала избивают всех в коридоре, потом заводят и говорят: «Нам нужно, чтобы вы на камеру сказали, что вы приехали участвовать в митинге».

Почему-то меня взяли отдельно и привели в кабинет, там сидел высокий мужчина в бронежилете, а тот, что меня привёл, был в синей форме — видимо, полицейской. Он говорит: «Если ты сейчас не скажешь на камеру, мы тебя будем продолжать бить, пока ты не умрешь».

Я его спрашиваю: «Если я скажу, что мне будет за это?» Ведь я понимаю: это серьезное обвинение. И тот говорит: «Да ничего не будет, мы тебя просто депортируем в Бишкек на самолете и всё».

И вот это, наверное, было ключевое слово, потому что с 7 по 10 января, пока я там находился, время остановилось. Это показалось вечностью: у тебя нет ни часов, ни сотового — ничего нет. Ты просто смотришь в маленькое окошко и наблюдаешь: стемнело там, или уже посветлело… Спать не давали. Увидят, что спишь — заходят и бьют. Говорят: «Если увидим, что вы спите, убьем».

Кроме того, они постоянно ходят по коридору, задевают щеколды, что-то там бьют специально. И ты уже знаешь: если открывается дверь камеры, значит, они пришли, чтобы дать тебе новую «порцию». При звуке открывающейся двери люди забиваются в дальний угол комнаты, потому что знают: чем ближе ты стоишь, тем больше вероятность того, что тебя возьмут первым.

Поэтому я был готов, что меня депортируют, что я никогда не смогу заехать в Казахстан — мне это уже было не нужно. Я был готов озвучить все, что мне скажут, лишь бы все это скорее закончилось.

Тогда тот человек в бронежилете заставил меня запомнить сценарий, который вы позже слышали по телевизору.

Мне нужно было сказать, что со мной связались незнакомые люди, предложили 90 000 тенге ($200) за участие в митинге, что они купили мне билет на самолёт. Когда я прилетел, они поселили меня в квартиру, где были граждане Узбекистана и Таджикистана, а когда начались митинги, я испугался, вернулся в квартиру, переночевал и решил поехать домой, тогда меня и задержали. Такой был сценарий, мы несколько раз все повторили.

Сначала они снимали на свою маленькую камеру, но потом вошли, как я понял, люди с телеканала «Казахстан», а также женщина в красной куртке. Я её опознал, это была Салтанат Азирбек, пресс-секретарь департамента полиции города Алматы.

Когда они начали всё снимать, я представился, сказал: «Меня зовут Викрам Рузахунов». Но в сюжете почему-то этого не было.

Когда я озвучил то, что мне сказали, эти журналисты начали задавать уточняющие вопросы: сколько человек было и так далее. Тогда я смотрел на того человека в бронежилете, и он мне говорил, что отвечать.

Во время «интервью» все, кто там находился, видели, что у меня повсюду гематомы и заплыл глаз, потому что накануне меня просто поставили к стенке и пинали по лицу. Но об этом никто не спрашивал.

Потом меня увели обратно в камеру, но на этом ничего не прекратилось, нас продолжали избивать и обвинять в том, что мы мародёры, убийцы, участники протестных акций.

Девятого января с утра меня завели в соседнюю камеру и стали избивать железными цепями. Сначала — по спине, по ногам. Потом приставили к стенке. Подходит, улыбается мне, смеется в лицо, берёт эту цепь и по голове вот так: раз за разом, раз за разом.

Девятого к вечеру приходит человек — я так думаю, это был глава. Но на очных ставках этот человек отрицает, что тогда командовал заведением и отдавал приказы.

Мы опять пошли туда, в административный корпус, он начал допрашивать меня. И вот с этого момента я почувствовал, что допросы стали не просто формальными, и они действительно хотят узнать, кто я, когда я прилетел и зачем.

Сейчас я понимаю, почему произошла эта смена тактики проведения допросов. Восьмого вечером они засняли моё «признание», девятого с утра это «признание» вышло в эфире телеканала и распространилось. В этом видео, соответственно, меня опознали люди, никто не поверил словам, которые мне пришлось сказать на камеру, и меня начали искать.

9 января в Бишкеке активисты организовали митинг у посольства Казахстана. Моя близкая подруга Юлия Руцкая, заслуженная артистка Кыргызской Республики, записала обращение, в котором призывала всех, с кем мы ранее сотрудничали, говорить о моем незаконном задержании. Затем и президент Кыргызской Республики сделал публикацию в соцсетях о том, что дал соответствующие поручения министерствам. Об этой истории стали писать в СМИ не только в Кыргызстане, но и по всему миру.

Весь этот резонанс, думаю, сыграл решающую роль, и к вечеру 9 января, когда уже определили моё местоположение, вопросом начали заниматься высокопоставленные люди, которые в Казахстане командовали в том месте, где я находился.

В ночь с 9 на 10 января в нашу камеру зашли люди в гражданской форме и балаклавах, увидели меня в красной куртке: «Красного забирай».

Вытащили в коридор и там, в закутке, избивали меня деревянной шваброй. Избивая, они говорили мне о том, что был такой человек в истории, которому отрезали голову, — Кенесары Хан. И они начали меня в этом обвинять: мол, «завалили нашего хана, вы же мародёры, у вас там постоянно митинги, революции, зачем приехали сюда» и так далее.

Я им говорю: «Я не мародёр, я приехал с целью организации бизнеса — проверьте». Я с самого первого допроса говорил им, что я музыкант, просил проверить через интернет. Никто этого почему-то не делал.

Били так, что швабра разлетелась в щепки. А он еще и злится, что сломал швабру, как будто я просил бить меня этой шваброй.

На следующий день, 10 января, когда в обед за мной уже приехали из Консульства Кыргызстана в Алматы и когда я понял, что меня отпускают, тот человек в бронежилете все не отходил от меня. Наверное, это изначально была его идея — снять мое «признание» на видео, ведь это он мне сказал заучить тот сценарий.
Он караулил меня: наверное, переживал, что я скажу что-то про него. Мне кажется, это он подослал ко мне тех людей со шваброй, потому что в какой-то момент, когда мы шли по коридору, он наклонился ко мне и говорит на ухо: «К тебе ночью сегодня приходили?» Возможно, он так хотел отомстить мне за свой же просчет: что выбрал меня, записал то видео, а меня опознали и теперь освобождают.

Когда приехал консул, меня вызвали в кабинет директора. Там был еще какой-то начальник, которого я впоследствии тоже опознал.

Видимо, им надо было как-то объяснить всю эту историю с видео, и он мне говорит: «Давай ты скажешь, что просто услышал это от своих сокамерников и, чтобы скорее выйти, решил сделать вот такое „признание«. Тебя здесь никто не бил, не пытал, к тебе хорошо относились. А все эти увечья, ссадины — результат задержания военными». Мне пришлось эту вторую легенду написать на бумаге и зафиксировать на видео.
С меня взяли расписку о том, что к правоохранительным органам Казахстана я претензий не имею и иметь не буду. Из всех вещей мне вернули только загранпаспорт и ноутбук.

В тот момент, когда я понял, что меня освобождают, у меня пошли слёзы. Конечно, я плакал и в те дни, когда меня били и пытали, но то были другие слёзы: слёзы отчаяния, обиды, горя. А теперь были слёзы облегчения. Даже оттого, что мне элементарно дали стул, и я впервые могу сесть, расслабиться.

Это большой ужас — то, что мы пережили там. Время на тот момент остановилось, для меня это показалось вечностью.

В период с 7 по 10 января мы постоянно слышали крики. Это как в фильме ужасов: людей бьют, пытают… Мы постоянно слышали, как за дверью нашей камеры громыхало железное ведро. Это была уборщица, она смывала кровь, потому что в коридоре везде была кровь.

И в тот момент, когда консул приехал и мне вернули малую часть моих вещей, конечно, это было большое счастье. Я впервые за эти дни посмотрел в окно, увидел, что там улица есть, нас же никуда не выпускали, воздухом подышал свежим.

Когда мы ехали в Бишкек, я еще не представлял, какой резонанс вызвала моя история, не знал, что был митинг в мою поддержку, что эта новость разлетелась по миру.

Не знаю, о чём я думал, пока ехал. Просто, наверное, радовался, что я еду домой.

В Бишкеке меня привезли на Площадь Победы, а там журналисты: все задают вопросы, снимают. Тогда я озвучил версию из расписки, которую с меня взяли, потому что в том приемнике ещё оставались наши соотечественники, которых также надо было освободить.

Дома к моему приезду приготовили много угощений, но от боли я элементарно не мог даже ложку положить в рот: всё было отбито.

Через сутки, поддавшись на уговоры родных, я решил пройти обследование. Выяснилось, что у меня переломы двух рёбер, порваны лёгкие, сотрясение мозга, поэтому меня сразу же доставили в реанимацию и провели операцию.

В больнице, когда шок прошёл, начались жуткие боли. Мне кололи обезболивающие. Помню, несколько дней я сидел на Кетонале, высчитывал часы… Но даже через таблетки чувствовалась эта боль.

После пережитых пыток было очень тяжело. Первое время я даже к окну боялся подходить: у меня была боязнь того, что я много чего видел, много знаю, и я являюсь свидетелем того, что не должно выйти.

После больницы какое-то время по предписанию врача я находился дома на карантине, получал лечение амбулаторно. И чтобы отвлечься от мыслей, я начал включаться в свою общественную деятельность. На тот момент я принял решение, что буду делать расследование открыто и расскажу всем о том, что на самом деле произошло. Поэтому мне приходилось давать интервью, рассказывать о перенесенных пытках, и я думаю, это тоже помогло мне выбраться и теперь уже чувствовать себя психологически более или менее комфортно.

Только в сентябре 2022, впервые после тех событий, я смог найти в себе силы, чтобы вернуться в Алматы и принимать участие в следственных мероприятиях.

Когда человек оказывается под пытками, он в любом случае теряет здоровье. Прошёл год, но я до сих пор чувствую боли. Вот сейчас я переживаю эмоции, и голова начинает болеть. Раньше у меня такого никогда не было. В местах, где рёбра поломаны, я ещё, бывает, чувствую дискомфорт. Бишкекские врачи сказали, что я вовремя освободился, потому что, если бы ещё хотя бы два раза ударили, то поломанные рёбра задели бы не только лёгкие, но и сердце, и был бы летальный исход.

К годовщине произошедшего я бы хотел пожелать, чтобы власти [Казахстана] нашли в себе силы объективно расследовать эти события, потому что много людей пострадало, и эти люди ждут ответа. Если эти люди не дождутся ответа, то есть повод для того, чтобы что-то опять назрело и недовольство копилось, как это и произошло с январскими событиями. Потому что это прямое следствие того, когда права человека подавляются и нет возможности высказаться. Чтобы такого не было, нужно просто вот этот диалог между властью и народом соблюдать, слушать и действовать во благо, а не вопреки.

По сообщению сайта Новости Кыргызстана